Язык стал инструментом социальной изоляции

В течение недели после того, как в феврале 2018 года было опубликовано Заявление Зальцбургского глобального семинара «За многоязычный мир», документ, призывающий к разработке политики и практики, поддерживающих многоязычие, получил 1,5 миллиона просмотров в социальных сетях.

Заявление открывается некоторыми поразительными фактами, включая то, что «все 193 государства-члена ООН и большинство людей являются многоязычными». В нем также отмечается, что в настоящее время в мире говорят на 7 097 языках, но 2 464 из них находятся под угрозой исчезновения. Среди этих 7 097 языков доминируют всего 23 языка, на которых говорит более половины населения Земли.

Как показывает эта статистика, саундтрек нашей жизни и визуальные ландшафты наших городов многоязычны. Языки в их многообразии обогащают наше восприятие мира и наш творческий потенциал. Многоязычие открывает новые способы существования и деятельности, оно связывает нас с другими людьми и дает возможность увидеть разнообразие наших обществ. И все же, несмотря на приведенные выше позитивные статистические данные, в настоящее время мы являемся свидетелями глубокого раскола.

С одной стороны, многоязычие ассоциируется с мобильностью, производительностью и созданием знаний (см., например, цель ЕС — чтобы все граждане говорили на двух языках в дополнение к своему первому языку). С другой стороны, монолингвизм (владение только одним языком) все еще воспринимается как норма и идеал якобы хорошо функционирующего общества. Языковое разнообразие воспринимается как подозрительное и дорогостоящее.

Языковые санкции

Это особенно заметно в отношении наиболее уязвимых групп, ищущих новый дом: беженцев и просителей убежища. От новоприбывших часто требуется доказать, что они умеют читать, писать и говорить на национальном языке/языках, чтобы получить право остаться. Свободное владение языком, однако, выходит за рамки технических способностей в языках большинства. В 1980-х годах исследователи показали, что язык — это не просто код, с помощью которого мы общаемся, он связан с социальными и политическими знаниями и доступом к структурам власти.

Знание языка критически важно для взаимодействия с принимающим обществом, и отсутствие этих навыков может стать непреодолимым барьером для доступа к возможностям в образовании, работе и других сферах социальной жизни. Однако успех в поиске своего места в новом социальном контексте требует не только инструментального использования языка.

Исследования показали, что беженцы платят «лингвистический штраф» при переходе в новую социально-экономическую среду. Это наказание относится к последствиям отнесения к категории «других» или «не таких, как мы» на основе языковых характеристик, которые не соответствуют установленным общественным нормам.

Говорящие, которые непреднамеренно нарушают общественные правила ожидаемого поведения, оцениваются как «недостаточно владеющие языком», что становится косвенным выражением неспособности «вписаться». Эта неспособность, в свою очередь, интерпретируется как моральный недостаток: отсутствие свободного владения языком становится признаком недостаточного желания стать «одним из нас» и маркирует мигранта как «неудавшегося» и «плохого» гражданина.

Язык, выступающий как знак принадлежности, становится привратником для включения/исключения, регулируя доступ к гражданству и образованию, здравоохранению и правовой защите. Ответственность за успех или неудачу ложится на плечи «другого» — мигранта, представителя меньшинства, того, кто «не вписывается». Этот процесс хорошо виден в тестах на гражданство и языковых тестах. Тесты смешивают оценку языка с воспроизведением и оценкой абстрактных ценностей родного общества. Они используют узкий подход к культурному разнообразию и представляют один гегемонистский набор «способов ведения дел здесь».

Дефицитный подход

Миф об одной нации, одном (национальном) языке, одной (национальной) культуре — который лежал в основе идеала национального государства в 19 и 20 веках — увековечивает главный нарратив национальной однородности. Последовательные и убедительные доказательства того, что «носители языка» (политический термин сам по себе) проваливают тесты на гражданство и что процесс оценки глубоко политизирован, пока не привели к созданию альтернативного нарратива.

Проецируя подход, основанный на дефиците, на беженцев и лиц, ищущих убежища, их вклад в общество отвергается, а их присутствие и связанное с ним языковое разнообразие воспринимается как проблемы или издержки. Этот механизм исключения опирается на иерархию, в которой не все языки равны или желательны.

«Свой» язык (языки) занимает низкое место в иерархии, которую большинство воспринимает как нужную или желаемую. Монолингвальные модели настаивают на принципе «вычитания», когда один доминирующий язык заменяет другой, менее «желательный», вместо того, чтобы признать и оценить, как многоязычие, добавляя способность общаться на более чем одном языке, может принести пользу каждому в нашем все более взаимосвязанном мире.

Такое отношение замалчивает вклад, который новые многоязычные граждане вносят в экономический рост, социальную сплоченность или художественное творчество. Срочно необходим другой подход, который позволит отказаться от многоязычия как дефицита и перейти к признанию языкового и культурного разнообразия как творческого двигателя гражданского участия и социального благополучия.

Перевод — Хромов Григорий Вячеславович