Язык и мышление

Никто не станет спорить с утверждением, что язык и мышление взаимодействуют многими значимыми способами. Однако существуют большие разногласия по поводу утверждения о том, что каждый конкретный язык оказывает свое собственное влияние на мысли и действия его носителей. С одной стороны, любого, кто изучил более одного языка, поражает множество моментов, которыми языки отличаются друг от друга. Но, с другой стороны, мы ожидаем, что люди повсюду будут иметь схожие способы восприятия мира.

Сравнение различных языков может заставить обратить внимание на «универсалии» — то, как все языки похожи, и на «особенности» — то, как каждый отдельный язык или тип языка является особенным, даже уникальным. Лингвисты и другие социологи, интересующиеся универсалиями, сформулировали теории для описания и объяснения человеческого языка и человеческого языкового поведения в общих чертах как видоспецифических способностей человека. Однако идея о том, что разные языки могут по-разному влиять на мышление, присутствовала во многих культурах и породила множество философских трактатов. Поскольку очень трудно определить влияние конкретного языка на определенный образ мышления, этот вопрос остается нерешенным. Он входит и выходит из моды и часто вызывает значительную энергию в попытках поддержать или опровергнуть ее.

Относительность и детерминизм

В этой области существуют две проблемы: лингвистическая относительность и лингвистический детерминизм. Теорию относительности легко продемонстрировать. Чтобы говорить на любом языке, вы должны обращать внимание на значения, которые грамматически обозначены на этом языке. Например, в английском языке необходимо отметить глагол, чтобы указать время наступления события, о котором вы говорите: идет дождь; Шел дождь; и так далее. Однако по-турецки невозможно просто сказать: «Прошлой ночью шел дождь». Этот язык, как и многие языки американских индейцев, имеет более одного прошедшего времени, в зависимости от источника знаний о событии. В турецком языке есть два прошедших времени—одно для сообщения о непосредственном опыте, а другое для сообщения о событиях, о которых вы знаете только по умозаключениям или понаслышке. Таким образом, если вы были под дождем прошлой ночью, вы скажете: «Прошлой ночью шел дождь», используя форму прошедшего времени, которая указывает на то, что вы были свидетелем дождя; но если вы просыпаетесь утром и видите мокрую улицу и сад, вы обязаны использовать другую форму прошедшего времени: ту, которая указывает на то, что вы не были свидетелем самого дождя.

Различия такого рода веками завораживали лингвистов и антропологов. Они сообщили сотни фактов об «экзотических» языках, таких как глаголы, которые помечены или выбраны в соответствии с формой обрабатываемого объекта (навахо) или для относительного возраста говорящего и слушающего (корейский). Такие факты — зерно для мельницы лингвистической относительности. И, действительно, их можно довольно легко найти и в «несуществующих» языках. Приведу факт об английском языке, который хорошо известен лингвистам: неуместно говорить, что Ричард Никсон работал в Вашингтоне (Richard Nixon has worked in Washington), но совершенно нормально сказать, что Джеральд Форд работал в Вашингтоне (Gerald Ford has worked in Washington). Почему? Английский язык ограничивает настоящее совершенное время утверждениями о людях, которые живы. Экзотика!

Сторонники лингвистического детерминизма утверждают, что такие различия между языками влияют на то, как люди думают—возможно, на то, как организованы целые культуры. Среди наиболее сильных утверждений этой позиции—высказывания Бенджамина Ли Уорфа и его учителя Эдварда Сапира в первой половине этого столетия — отсюда и название «Гипотеза Сапира-Уорфа» для теории лингвистической относительности и детерминизма. Уорф предложил: «Мы разделяем природу, организуем ее в понятия и приписываем значения, как мы это делаем, в основном потому, что мы являемся сторонами соглашения об организации ее таким образом —соглашения, которые действуют во всем нашем речевом сообществе и кодифицируются в шаблонах нашего языка» (Whorf, 1940; в Carroll, 1956, стр. 213-4). И, говоря словами Сапира: «Человеческие существа… они в значительной степени находятся во власти конкретного языка, который стал средством выражения для их общества.… Дело в том, что „реальный мир“ в значительной степени бессознательно строится на языковых привычках группы » (Sapir, 1929; в Manlbaum, 1958, стр. 162).

Исследование языка и мышления

Как можно обосновать такие смелые утверждения, помимо изучения самих отдельных языков? Если серьезно отнестись к этой гипотезе, то можно будет показать, что турки более чувствительны к доказательствам, чем американцы, но что американцы больше осведомлены о смерти, чем турки. Очевидно, что гипотеза не может быть подтверждена на столь высоком уровне. Скорее, экспериментальные психологи и когнитивные антропологи стремились найти небольшие различия в контролируемых задачах между носителями различных языков. Может быть, навахо несколько более чувствительны к форме предметов, например.

Результаты были неоднозначными. В большинстве случаев человеческие мысли и действия определяются множеством причин, поэтому структура языка может не играть центральной причинной роли. Лингвистический детерминизм лучше всего может быть продемонстрирован в ситуациях, когда язык является основным средством привлечения внимания людей к определенному аспекту опыта. Например, если вы регулярно говорите на языке, на котором вы должны выбрать форму обращения от второго лица (вы), которая отмечает ваше социальное отношение к собеседнику, например, испанский tu («вы» для друзей и семьи, а также для тех, кто социально подчинен) против usted («вы» для тех, кто социально выше по статусу или для тех, с кем у вас нет тесных связей) или французский tu против vous—вы должны классифицировать каждого человека, с которым вы разговариваете, с точки зрения соответствующих социальных измерений. (В качестве мысленного эксперимента лингвистического детерминизма подумайте о категоризации социальных отношений, которые должны были бы быть сделаны, если бы испанский стал общим языком Соединенных Штатов.)

Выходя за рамки мысленных экспериментов, некоторые из наиболее убедительных исследований, демонстрирующих некоторую степень лингвистического детерминизма, проводятся под руководством Стивена С. Левинсона в Институте психолингвистики Макса Планка в Неймегене, Нидерланды. Левинсон и его сотрудники различают языки, которые описывают пространственные отношения в терминах тела (например, английский «правый/левый», «передний/задний»), и языки, которые ориентируются на фиксированные точки в окружающей среде (например, «север/юг/восток/запад» в некоторых австралийских языках аборигенов). На языке второго типа можно было бы ссылаться, например, на «ваше северное плечо» или «бутылку на западном конце стола»; рассказывая о прошлом событии, нужно было бы помнить, как действия связаны с точками компаса. Таким образом, чтобы говорить на этом типе языка, вы всегда должны знать, где вы находитесь по отношению к точкам компаса, независимо от того, говорите вы или нет. И группа Левинсона в обширных кросс-лингвистических и кросс-культурных исследованиях показала, что это действительно так.

Необходимо провести гораздо больше исследований, но маловероятно, что гипотеза Сапира-Уорфа будет поддержана в сильной форме, приведенной выше. Во-первых, язык-это только один фактор, влияющий на познание и поведение. Во-вторых, если бы гипотеза Сапира-Уорфа была действительно верна, изучение второго языка и перевод были бы намного сложнее, чем они есть на самом деле. Однако, поскольку язык настолько распространен — и поскольку мы всегда должны принимать когнитивные решения во время разговора, — более слабые версии гипотезы будут продолжать привлекать внимание ученых. (Для оживленной дискуссии по многим из этих вопросов, с большим количеством новых доказательств из нескольких областей, прочитайте Gumperz и Levinson 1996.)

Автор — Bernard Comrie

Перевод — Екатерина Дробитко